Разыскивая некий документ у себя в компе, наткнулся на один текстик, который валяется без дела. Дай, думаю, здесь выложу - вдруг пригодится кому. Это фрагменты моей курсовой работы на 4-м курсе филфака ВГУ (1997 год), дополненные еще парой фрагментов (про Кураева и чуть-чуть про о.М.Першина, который теперь иеромонах Димитрий) в 2005 году для прочтения на какой-то якобы научной конференции в липецком педе. Все собирался сделать о М&М серьезную статью, да похоже, соберусь когда рак на горе свистнет. Пока не свистит, выложу как есть, но если кто обнаружит ляпы - заранее прошу прощения, поскольку заново поработать над этим текстом у меня сейчас возможности нет (и дискутировать с оппонентами, если таковые обнаружатся, вряд ли найду время), а что лежит да пылится - как-то жалко стало.
ПРОБЛЕМА ИНТЕРПРЕТАЦИИ РОМАНА М. А. БУЛГАКОВА
«МАСТЕР И МАРГАРИТА» С ХРИСТИАНСКИХ ПОЗИЦИЙ
1.
В огромном потоке литературоведческих и публицистических работ, посвященных проблеме интерпретации романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита», можно выделить в особый раздел публикации, авторы которых ставят своей целью анализ романа с позиций христианского мировоззрения. Сложность проблемы интерпретации романа выражена в том, что даже в этих публикациях наблюдается расхождение позиций до полярности. Целями настоящей работы являются обзор наиболее значимых публикаций по этой теме и попытка внести собственный вклад в построение концепции трактовки романа.
Первое зарубежное издание “Мастера и Маргариты” вышло в 1967 году со вступительной статьей, автором которой был замечательный мыслитель, богослов, литературный критик и поэт Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (в миру князь Д.А.Шаховской; 1902-1989). Впоследствии эта статья, озаглавленная “Метафизический реализм”, вошла в сборник статей Арх. Иоанна “Московский разговор о бессмертии” (Нью-Йорк 1972), и уже в наше время была перепечатана в отечественном издании “Избранное” Архиепископа Иоанна. Владыка Иоанн обращает внимание на то, что «впервые в условиях Советского Союза русская литература серьезно заговорила о Христе, как о реальности, стоящей в глубинах мира»; говорит о «неточности и смещенности евангельского плана», сквозь которую, тем не менее, «ярко видна основная трагедия человечества: его полудобро, воплотившееся в Римском Прокураторе Понтии Пилате». На несоответствии булгаковского Иешуа Христу Владыка не акцентирует внимания, лишь отмечая, что «злая сила по-своему воскрешает евангельские события», и изображение в столь необычном свете демонических персонажей его не удивляет, потому что «первой целью своею Зло ставит сокрытие себя». Размышляя над романом, Владыка Иоанн приходит к следующему: «Человек /…/ должен понять, как легко он может стать игрушкой злой силы, проходящей через все умственные фильтры и социальные поры человечества. Круг одного только социально-экономического понимания добра и зла слишком мал для человека. И логика одних житейских нравственных критериев несовершенна. Человек должен войти в метафизический круг истины. (…)
С шекспировским блеском книга Булгакова открывает ситуацию человека, еще находящегося в области Понтия Пилата». (6, 507-508)
В 1980 году в Ленинградской Духовной Академии Г.Кочетков (впоследствии священник) написал реферат по стилистике под названием “О главном герое романа Булгакова “Мастер и Маргарита”. Текст реферата был опубликован в парижском журнале “Вестник Русского Христианского Движения” (№146, 1986), впоследствии перепечатан журналом “Православная община” (№4, 1992). Отец Георгий в этой работе пытается “показать, что «“Мастер и Маргарита” принадлежит не только ренановской традиции, но является произведением духовным, в конечном счете христианским». (7, 78) При этом отец Георгий видит в романе “оправдание зла, попытку придать ему высокий смысл” и “внутренне не согласен” с этой попыткой. Вот эти два взаимоисключающих тезиса отец Георгий увязывает в своей статье с помощью достаточно странной логики, усиленно оправдывая М.А.Булгакова обстоятельствами того страшного времени, в котором он жил. По-видимому, как сам о.Г.Кочетков, так и редколлегия “Вестника РХД”, опубликовавшего этот текст, поддались соблазну с помощью отвлеченных рассуждений “вписать” роман “Мастер и Маргарита” в христианскую традицию; эту публикацию мы не назвали бы убедительной.
Также не слишком удачный опыт “позитивного” комментирования романа с православной точки зрения (правда, на публицистическом, а не литературоведческом уровне) – статья Владимира Акимова “Нужно ли отдавать нечистой силе Михаила Булгакова” в московском журнале “Фома” (1996 год). Статья представляет собой опыт “иного прочтения” романа, то есть вдумчивого прочтения с непривычными для массового сознания акцентами. Так, размышляя над вопросом о том, почему Маргарита стала ведьмой, автор статьи вспоминает сказку, рассказанную Маргаритой мальчику. Обращаясь к образу Иешуа, В.Акимов полемизирует с С.С.Аверинцевым, присвоившим булгаковскому Иешуа эпитет “безвольный”: «Каждый его жест, каждое слово, все его существование в романе отличается поразительной внутренней свободой, духовной силой, интеллектуальной независимостью»; «Во всем поведении Иешуа выражена огромная нравственная воля». (3, 38). О Воланде В.Акимов говорит: «весь лоскутный и цитатный, искусственный и составной» (3, 39); размышляя над личностью мастера, дает понять, почему этот герой действительно “не заслужил света”. Статья В. Акимова заканчивается следующим выводом: «Михаил Булгаков своим великим романом встает рядом с человеком, сумевшим победить страх в своей душе, удержаться перед любыми соблазнами “дьяволиады”. Правда, для этого роман нужно, по крайней мере, уметь прочитать» (3, 41). Однако, кто именно в романе «удерживается пред соблазнами дьяволиады», даже после прочтения статьи В. Акимова остается непонятным.
Профессор Московской Духовной Академии Михаил Михаилович Дунаев в статье “Истина в том, что болит голова” (Журнал “Златоуст” №1, 1992; сокращенный вариант опубликован в журнале “Православная беседа” № 2-3, 1992) проводит более “прямолинейный” критический анализ романа. Автор анализирует образ Иешуа, показывая сущностные отличия булгаковского героя от Христа. Интересный вывод делает М. Дунаев о роли романа мастера в структуре “Мастера и Маргариты”. Бал сатаны рассматривается как “черная месса”, антилитургия. «На литургии в храме читается Евангелие. Для “черной мессы” надобен иной текст. Роман, созданный мастером является ни чем иным, как “евангелием от сатаны”, искусно включенным в композиционную структуру произведения об антилитургии» (5, 39).
Также с «консервативных» православных позиций написана статья Николая Гаврюшина “Литостротон, или Мастер без Маргариты” (“Вопросы литературы”, 1991 г.) Автор этой статьи исходит из следующего убеждения: «Обращение М.Булгакова к апокрифу обусловлено /…/ сознательным и резким неприятием канонической новозаветной традиции» (4, 76), и доказывает его рядом сопоставлений текста романа с первоисточником. Отмечается важная деталь – отсутствие противоборства между Иешуа и Воландом:
«Иешуа и Воланд одинаково относятся к каноническим евангелиям, совершенно единомысленны в уготовлении вечного приюта Мастеру и Маргарите. В романе о Понтии Пилате Сатана не искушает Га-Ноцри, а последний не изгоняет бесов и вообще явно не ущемляет Князя Тьмы. Больше того, Воланд-Сатана вразумляет и наказует явных безбожников, его подручные заставляют платить по счетам плутов, обманщиков и прочих негодяев… Единственная перебранка посланника Иешуа Левия Матвея с Сатаной выставляет “апостола” в весьма невыгодном свете. И, может быть, основной смысл эпизода показать, что по причине своей ограниченности Левий Матвей просто не посвящен в глубинное единство и таинственную связь Иешуа-Иисуса и Воланда-Сатаны» (4, 78).
Далее Н.Гаврюшин исследует ряд мотивов и образов романа, восходящих, по его наблюдениям, к ритуалам масонства и дьяволопоклоннических культов. Во многом анализ романа, сделанный Николаем Гаврюшиным, следует признать достаточно аргументированным, однако мы имеем основания (в первую очередь, опираясь на материалы биографии М. А. Булгакова) не принять провоцируемый логикой этой статьи вывод о сознательном антихристианстве Булгакова.
Следует упомянуть еще одного автора, единомысленного с М. Дунаевым и Н. Гаврюшиным: Николай Никонов, публикующий свои статьи в журнале «Православная беседа». Н. Никонов видит связь между обращением М. А. Булгакова к разработке «темы дьявола» и имевшим место в юношеском периоде жизни писателя фактом наркотической зависимости.
Журнал «Фома» вернулся к теме «Мастера и Маргариты» спустя восемь лет публикацией в № 1 (18) `2004 материала «Подвал на двоих», в котором о романе размышляет выпускник журфака и аспирантуры философского факультета МГУ, студент Московской Духовной академии диакон Михаил Першин. Отец Михаил полемизирует с тенденцией резко негативной оценки романа, считая, что «изначально это была все-таки апология, попытка отстоять реальность духовного мира в мире безбожия». Далее отец Михаил предполагает, что «если бы сам Булгаков во время написания «Мастера и Маргариты» не отходил постепенно от христианства, то роман мог бы стать своеобразной литературной апологией» (11, 68), при этом считает, что «замысел и результат романа близки» (последнее высказывание имеет контекст размышлений об оккультном псевдохристианстве, которое, по мнению о. Михаила, обличает Булгаков).
2.
Наиболее значительной и по объему, и по серьезности анализа текста романа из рассматриваемых нами публикаций, посвященных проблеме интерпретации булгаковского романа с позиций христианского мировоззрения, является книга профессора Московской Духовной академии диакона Андрея Кураева «”Мастер и Маргарита”: за Христа или против». Однако честно объявленная автором исследования заданность результатов («разум всегда приводит лишь в ту точку, в которой ты назначаешь ему свидание… мне хотелось бы оправдать свое право, право христианина с любовью относиться к этой книге» - цит. по первой публикации на сайте www.kuraev.ru) естественным образом приводит к недостаточной объективности исследования. Следует признать, что книга отца Андрея содержит множество глубоких и точных наблюдений и выводов, расходящихся с привычным для большинства читателей прочтением романа. Если бы не продиктованная заданностью результатов «необъективность», книга могла бы стать «революцией в булгаковедении». Дальнейшие главы нашего исследования ставят своей целью рассмотрение недостатков работы отца Андрея и аргументацию предлагаемого нами взгляда на булгаковский роман.
Итак, о недостатках работы о. Андрея. Во-первых, это – игнорирование проблемы интерпретации образа Воланда. Да, «любой христианин любой конфессии согласится», что Иешуа – не Иисус, и отождествлять этого булгаковского героя с реальным Христом было бы кощунственным; но любой ли христианин согласится, что Воланд – это сатана? О. Андрей принимает как данность знак равенства между булгаковским «консультантом» и диаволом в христианском понимании. Однако очень трудно найти в романе соответствие эпиграфу из Гёте «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Никакого зла Воланд не хочет. Отец Андрей считает, что «как несправедливы наказания Воланда, так же немотивированны и его амнистии» (8, 95), но это – субъективная оценка, и нет доказательств, что она совпадает с булгаковской.
Может быть, крайностью является точка зрения булгаковеда-атеиста Виктора Петелина «Воланд – это… персонификация авторской позиции… Воланд открыто выполняет его [Булгакова] собственные мысли и желания… остается аллегорией авторской совести и мудрости» (12, 451). Однако эта крайность – значительно более естественное впечатление от текста романа; достаточно вспомнить ряд блестящих булгаковских афоризмов, вложенных им в уста Воланда, вроде слов об “осетрине второй свежести”. Воландовские наказания и кураж его свиты выглядят как литературная месть Булгакова реальным людям, которые его «достали»: от литераторской и театральной среды до соседки-Аннушки. (То, что Михаил Афанасьевич был не чужд такой мстительности, явствует, например, из обнаруженной булгаковедами «схожести» фамилий авторов пасквилей на Мастера с фамилиями реальных хулитетей самого Булгакова, типа «Латунский – Литовский» и так далее.)
Отец Андрей пишет: «Воланд считается у безбожных булгаковедов "объективным" и "справедливым"…». Необоснованный выпад против всех булгаковедов, увидевших в Воланде героя, близкого автору; их мнение о роли этого героя в романе не говорит о том, что они "объективным" и "справедливым" считают самого сатану.
Протоиерей Александр Мень: «…Воланд в романе Михаила Афанасьевича дьявол. Дьявол – начало разрушительное, это попрание всех эстетических и этических ценностей. А Воланд, несмотря на грязную рубашку и всякие фокусы, исходит из высоких нравственных принципов. Он, несомненно, в нравственном отношении превосходит советских москвичей двадцатых годов» (9, 351). «У Гоголя даже карикатурный дьявол никогда не вызывает симпатии, а тут – кот, который сидит и починяет примус!» (10, 365)
Можно по-разному токовать слова М.А.Булгакова, сказанные С.А.Ермолинскому: «У Воланда никаких прототипов нет. Очень прошу тебя, имей это в виду» (14, 629). Не исключено, что писатель говорил об отсутствии “земных” прототипов Воланда, и, соответственно, о единственности прототипа мистического. Но, в любом случае, бесспорен вывод Лидии Яновской, сделанный в ее монографии «Творческий путь Михаила Булгакова»: “Такого дьявола в мировой литературе до Булгакова действительно не было”(15, 280).
Второй существенный недостаток исследования отца Андрея: использование текстов ранних редакций романа наравне с окончательным вариантом. Объясняется это отступление от литературоведческих канонов тем, что «[Булгаков] переделывал роман, не только улучшая его, но и страха ради цензорского… – чтобы опубликовать "Мастера и Маргариту", надо многое спрятать... А потому обращение к ранним редакциям оказывается необходимым для понимания итогового текста» (8, 7-8). Однако слишком малая часть изменений текста романа может быть объяснена «страхом цензорским». Сохранившиеся черновики при их сопоставлении позволяют говорить об эволюции авторской концепции за время работы над романом.
Итак, распространено достаточно обоснованное мнение о невозможности отождествления героев романа – не только героев «пилатовых глав», но и «шайки гипнотизеров» с традиционно воспринимаемыми в качестве их прототипов соответствующими образами в христианской культуре. Однако, проследив эволюцию образов Иешуа и Воланда и сопутствовавших им образов и мотивов на материале различных редакций романа, нетрудно понять, что такой трактовке не соответствовал изначальный авторский замысел. Образу Иешуа в ранних редакциях в большей степени присущи “неземные” черты, обозначенные мотивами и знаками, имеющими аналогии в текстах Евангелий и апокрифов; Воланд же ощутимо является носителем начала зла – на такое восприятие работают мотивы жестокости, глума, элементы некоей “мерзости” (условно обозначим так ряд характеристик, присущих среде окружения Воланда), создающие образ “начала разрушительного, попрания всех эстетических и этических ценностей”. Однако от редакции к редакции изображение Воланда и его свиты теряло соответствующие изображению демонической сферы мотивы и характеристики, оставаясь при этом изображением тех же самых героев, воплощающих силы зла уже лишь номинально.
3.
Имеет смысл подробнее обозначить эволюцию образа Воланда. Сделаем оговорку: этот образ должен рассматриваться с учетом характеристик той сферы, центром которой он является. По тексту романа видно, что в принципе изображения взаимоотношений сатаны и его свиты автор остается в рамках общекультурной традиции, не разграничивающей по качественным характеристикам центр мирового зла – сатану – и духов, находящихся в его подчинении: все проявления деятельности последних обусловлены характеристиками источника зла. Таким образом, мотивы, характеристики, знаки, составляющие облик некоей демонической сферы, должны a priori восприниматься как работающие на формирование сущностного образа самого сатаны.
Среде, центром которой является Воланд, в ранних редакциях присущи характеристики:
жестокости (в редакциях до 1937 года значительно больше жертв деятельности “шайки” Воланда, например, «Нюра, дежурный накануне ночью капельдинер, была найдена в вестибюле с перерезанным горлом» (2, 318) в четвертой редакции; в предыдущей редакции упоминается по аналогичному поводу смерть курьерши, то есть, по-видимому, это убийство проходит через несколько редакций, только курьерша заменена капельдинершей; в ранних редакциях гибнет Иван Бездомный; происходят убийства при извлечении поэта (мастера) из места заключения; множество человеческих жертв при оставлении Воландом Москвы – от пожаров и коровьевского свиста);
блуда (третья редакция, глава “Шабаш”):
«…на подушках, раскинувшись, лежал голый кудрявый мальчик, а на нем сидела верхом, нежилась ведьма с болтающимися в ушах серьгами и забавлялась тем, что, наклонив семисвечие, капала мальчику стеарином на живот» (2, 150).
«Гроздья винограду появились перед Маргаритой на столике, и она расхохоталась – ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита отдернула руку. Тут подсели с двух сторон. Один мохнатый с горящими глазами прильнул к левому уху и зашептал обольстительные непристойности, другой – фрачник – привалился к правому боку и стал нежно обнимать за талию» (2, 150-151).
Характеристика глума является одной из основных в первых редакциях:
– Даже богам невозможно милого им человека избавить!.. – разразился вдруг какими-то стихами сумасшедший, приняв торжественную позу и воздев руки к небу» (2, 241). (Это происходит в то время, когда Берлиоз идет к трамвайным путям.)
Диалог Воланда и буфетчика в первой редакции:
– Я не хочу платить. Это скучно платить.
– Тогда я вынужден буду в суд заявить, – твердо сказал буфетчик.
– Как в суд! Рассказывают, у вас суд классовый?
– Классовый, уж будьте спокойны.
– Не погубите сироту, – сказал плаксиво Воланд и вдруг стал на колени.
“Полоумный или издевается”, – подумал буфетчик.
– Лучше я вам уплачу, чем в суд идти. Засудят меня, как пить дадут, – сказал Воланд…» (2, 206).
Начало погони Ивана за Воландом, “регентом” и котом в третьей редакции:
«Озноб прошиб Иванушку оттого, что он ясно разглядел, что вся троица вдруг улыбнулась ему, в том числе и кот. Это была явно издевательская, скверная усмешка могущества и наглости» (2, 41).
Эти характеристики, с помощью которых демоническая сфера изображается согласно традиционным о ней представлениям, в значительной мере ослабевают к последним редакциям. Единственной человеческой жертвой “шайки гипнотизеров” остается барон Майгель, причем он не зарезан, а застрелен, что также уменьшает звучание характеристики жестокости, причем это убийство представлено даже в виде помощи самому барону, которого через месяц ждал бы более мучительный конец (1, 214); кроме Майгеля, служители царства теней никого не убивают (если не считать зарезанного трамваем Берлиоза), только пугают, причем “страшные” сцены даны Булгаковым юмористически. Характеристика блуда практически исчезает: хотя женщины на балу у сатаны по-прежнему обнажены, отсутствуют даже намеки на похоть. Глум заменяется иронией. Таким образом, в процессе работы Булгакова над демоническими персонажами романа происходит их “гуманизация”.
Для ранних редакций характерна приниженность образа сатаны: в его репликах встречается просторечная лексика; наиболее заметна приниженность в вышеприведенных эпизодах глумления; показательны также следующие моменты: ремарка «стыдливо хихикнув, ответил инженер…» (2, 236), или: «весьма отчетливо он видел, как Воланд повернулся и показал ему фигу» (2, 243) (из описания погони Иванушки за Воландом; обе цитаты даны из второй редакции). С каждой новой редакцией подобные моменты исчезают из текста романа. В последней редакции князь тьмы всегда сохраняет исключительное достоинство. Моменты юродства сохраняются в беседе Воланда с литераторами на Патриарших (1, 9-14), но здесь оно имеет иную окраску, и в этой окраске нет приниженности.
Кроме этого, исчезает часть знаков, соответствующих общекультурным представлениям о демонической сфере: в первых редакциях неоднократно упоминается запах жженой серы, присутствующий в квартире № 50 – в последней редакции только от варящейся в кастрюле мази для Воланда “валил серный пар” (1, 198); в четвертой редакции в одной из реплик Воланда звучит число 666, из последующих редакций удален и этот знак.
В ранних редакциях важную роль играет мотив кощунства: во второй редакции Воланд провоцирует Иванушку растоптать изображение Христа на песке (2, 238-240); ряд знаков кощунства дан в первой редакции в описании посещения квартиры № 50 буфетчиком:
«…стояла какая-то подставка, а на ней совершенно ясно и определенно золотая на ножке чаша для святых Даров» (2, 204). (Использование священных сосудов как-либо иначе, нежели по назначению, является величайшим кощунством. В 1920-е годы в СССР многие священнослужители шли на мученическую смерть, пытаясь воспрепятствовать поруганию св. сосудов.)
«Хозяин /…/ раскинулся на каком-то возвышении, одетом в золотую парчу, на коей были вышиты кресты, но только кверху ногами» (там же).
«На хозяине было что-то, что буфетчик принял за халат и что на самом деле оказалось католической сутаной» (там же).
Вышеперечисленные знаки из следующих редакций исчезают; в последней редакции остается только упоминание о церковной парче, но ей накрыто не седалище Воланда, а стол, причем ни о каких крестах на ней упоминания нет.
Итак, во-первых, в процессе работы М.А.Булгакова над романом из изображения Воланда и его свиты исчезают характеристики и знаки, соответствующие традиционному восприятию демонической сферы (или, в некоторых случаях, ослабляется их звучание); во-вторых, заметно, что круг этих персонажей, будучи “гуманизирован”, изображается со все большей симпатией (прот. А.Мень: «У Гоголя даже карикатурный дьявол никогда не вызывает симпатии, а тут – кот, который сидит и починяет примус!» (10, 365)). Если сопоставить эти наблюдения с выводами относительно эволюции образа Иешуа, то вполне логичным оказывается изменение в “соотношении сил” полярных персонажей: в третьей редакции сохранившийся текст завершается диалогом сатаны и поэта:
– Так вот, мне было велено…
– Разве вам можно велеть?
– О, да. Велено унести вас…» (2, 196);
в четвертой Воланд говорит мастеру: «Ты награжден», но благодарить за дарованный покой велит «бродившего по песку Ешуа» (2, 327); в последней редакции Иешуа прислал Левия Матвея к Воланду и через этого посланника просит духа зла, чтобы тот «взял с собою мастера и наградил его покоем» (1, 283). В этой же редакции характерен возглас Маргариты о Воланде: «Всесилен, всесилен!» (1, 225). И за Пилата «уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать» (т.е. Иешуа) (1, 299; выделено нами).
4.
Все вышеприведенные наблюдения приводят к достаточно однозначному выводу об эволюции авторской мировоззренческой позиции.
Следует отметить еще одну особенность в различии между редакциями, также говорящую о смещении авторской позиции в направлении Воланда, – на этот раз речь пойдет о различии в самой структуре романа. В первых трех редакциях (во всяком случае, данный фрагмент дошел до нас, начиная со второй редакции) “евангельское” повествование в романе названо “Евангелием от Воланда”, и повествователь здесь, соответственно, отождествлен с Воландом. В четвертой редакции уже есть мастер как автор “романа о Понтии Пилате” (здесь необходимо вспомнить о том, что мастер – герой, близкий автору). Текст “романа о Пилате”, разделенный между двумя повествователями, ни стилистически, ни интонационно не дифференцирован, и в определенном смысле здесь происходит соединение мастера и Воланда (кстати, в четвертой редакции мастер рассказывает о казни Иешуа Ивану в лечебнице сам). Начиная же с шестой редакции “евангельские” главы разделены уже на три, также стилистически не дифференцированные между собой части, и их “тройственный” повествователь состоит из Воланда, автора-повествователя (вторая часть снится Ивану, но Иван с повествователем этой части отождествлен быть не может, так как сон приходит извне, а передает его автор-повествователь) и мастера (как автора романа, читаемого Маргаритой). Сближение Воланда и автора-повествователя на этом уровне также говорит о смещении авторской позиции – смещении, сделавшем возможным такое сближение.
Говоря о понятии авторской позиции, М. М. Бахтин обратил внимание на возможность влияния на сознание автора сознания созданного им героя. Эволюция авторской позиции, по Бахтину, может происходить и по причине того, что “герой буквально завладевает автором” (цит. по ). Применительно к М.А. Булгакову, задумавшему в 1928 г. “роман о дьяволе” (именно так он сам обозначает эту книгу в дневниках и письмах того времени), мы можем понимать слова М. М. Бахтина достаточно буквально. Даже если говорить об инфернальной сфере не как о реальности, а как об архетипе, можно предположить, что эволюция писателя «от Иешуа к Воланду» не была осознанной и целенаправленной для самого Булгакова. Находя подтверждения для этого положения в фактах биографии писателя, мы отрицаем версию «сознательного сатанизма» Булгакова, но и не можем рассматривать роман как произведение христианской культуры. Рассмотрение материалов по проблеме интерпретации этого романа приводит к выводу о чрезвычайной сложности трактовки романа с христианских позиций; носителю христианского мировоззрения этот материал позволяет говорить о духовной трагедии автора романа «Мастер и Маргарита».
Ссылки на использованные публикации:
1. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита / Булгаков М.А. Избранное. – М.: Просвещение, 1991. – С. 5-310.
2. Булгаков М.А. Великий канцлер. – М.: Новости, 1992. – 544 с.
3. Акимов В.М. Нужно ли отдавать нечистой силе Михаила Булгакова // Фома. – 1996. – № 2. – С. 36-42.
4. Гаврюшин Н. Лифостротон, или Мастер без Маргариты // Вопросы литературы. – Август 1991. – С. 75-88.
5. Дунаев М.М. Истина в том, что болит голова // Златоуст. – 1992. – № 1. – С. 306-318. См. также: Православное слово. – 1992. – № 2-3. – С. 36-39.
6. Иоанн (Шаховской), архиеп. Сан-Францисский. Метафизический реализм / Иоанн, архиеп. Сан-Францисский. Избранное. – Петрозаводск: Святой остров, 1992. – С. 506-508.
7. Кочетков Г., свящ. О главном герое романа “Мастер и Маргарита” // Православная община. – 1992. – № 4. – С. 78-84.
8. Кураев Андрей, диакон. ”Мастер и Маргарита”: за Христа или против / М.: Издательский совет РПЦ, 2004. – 160 с.
9. Мень А.В., протоиерей. Библия и литература ХХ века. Беседа вторая / Мень А.В., прот. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. Лекции и беседы. – М.: Фонд имени Александра Меня, 1995. – С. 351-356.
10. Мень А.В., протоиерей. “Добро и зло приемлем равнодушно?” Интервью / Мень А.В., прот. Культура и духовное восхождение. – М.: Искусство, 1992. – С. 363-367.
11. Першин М., диакон, Маханьков Р. Подвал на двоих (опыт прочтения «Мастера и Маргариты») // Фома. – 2004. – № 1. – С. 66-71.
12. Петелин В.В. Михаил Булгаков. Жизнь. Личность. Творчество. – М.: Московский рабочий, 1989. – 496 с.
13. Фаустов А.А. К вопросу о концепции автора в работах М.М. Бахтина / Формы раскрытия авторского сознания. Межвузовский сборник научных трудов. – Воронеж: Изд. ВГУ, 1986. – С. 3-10.
14. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988. – 672 с.
15. Яновская Л.М. Творческий путь Михаила Булгакова. – М.: Сов. писатель, 1983. – 320 с.
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим - великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло с моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана.
Она уже навалилась своим брюхом на Лысый Череп, где палачи поспешно кололи казнимых, она навалилась на храм в Ершалаиме, сползла дымными потоками с холма его и залила Нижний Город. Она вливалась в окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Она не спешила отдавать свою влагу и отдавала только свет. Лишь только дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покрытием. Но он угасал во мгновение, и храм погружался в темную бездну. Несколько раз он выскакивал из нее и опять проваливался, и каждый раз этот провал сопровождался грохотом катастрофы.
Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий храму на западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к черному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный огонь, и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму.
Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. В том самом месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали прокуратор и первосвященник, с ударом, похожим на пушечный, как трость переломило кипарис. Вместе с водяной пылью и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, листья магнолий, маленькие сучья и песок. Ураган терзал сад.
В это время под колоннами находился только один человек, и этот человек был прокуратор.
Теперь он не сидел в кресле, а лежал на ложе у низкого небольшого стола, уставленного яствами и вином в кувшинах. Другое ложе, пустое, находилось с другой стороны стола. У ног прокуратора простиралась неубранная красная, как бы кровавая, лужа и валялись осколки разбитого кувшина. Слуга, перед грозою накрывавший для прокуратора стол, почему-то растерялся под его взглядом, взволновался от того, что чем-то не угодил, и прокуратор, рассердившись на него, разбил кувшин о мозаичный пол, проговорив:
Почему в лицо не смотришь, когда подаешь? Разве ты что-нибудь украл?
Черное лицо африканца посерело, в глазах его появился смертельный ужас, он задрожал и едва не разбил и второй кувшин, но гнев прокуратора почему-то улетел так же быстро, как и прилетел. Африканец кинулся было подбирать осколки и затирать лужу, но прокуратор махнул ему рукою, и раб убежал. А лужа осталась.
Теперь африканец во время урагана притаился возле ниши, где помещалась статуя белой нагой женщины со склоненной головой, боясь показаться не вовремя на глаза и в то же время опасаясь и пропустить момент, когда его может позвать прокуратор.
Лежащий на ложе в грозовом полумраке прокуратор сам наливал себе вино в чашу, пил долгими глотками, по временам притрагивался к хлебу, крошил его, глотал маленькими кусочками, время от времени высасывал устрицы, жевал лимон и пил опять.
Если бы не рев воды, если бы не удары грома, которые, казалось, грозили расплющить крышу дворца, если бы не стук града, молотившего по ступеням балкона, можно было бы расслышать, что прокуратор что-то бормочет, разговаривая сам с собой. И если бы нестойкое трепетание небесного огня превратилось бы в постоянный свет, наблюдатель мог бы видеть, что лицо прокуратора с воспаленными последними бессонницами и вином глазами выражает нетерпение, что прокуратор не только глядит на две белые розы, утонувшие в красной луже, но постоянно поворачивает лицо к саду навстречу водяной пыли и песку, что он кого-то ждет, нетерпеливо ждет.
Прошло некоторое время, и пелена воды перед глазами прокуратора стала редеть. Как ни был яростен ураган, он ослабевал. Сучья больше не трещали и не падали. Удары грома и блистания становились реже. Над Ершалаимом плыло уже не фиолетовое с белой опушкой покрывало, а обыкновенная серая арьергардная туча. Грозу сносило к мертвому морю.
Теперь уж можно было расслышать в отдельности и шум дождя, и шум воды, низвергающейся по желобам и прямо по ступеням той лестницы, по которой прокуратор шел днем для объявления приговора на площади. А наконец зазвучал и заглушенный доселе фонтан. Светлело. В серой пелене, убегавшей на восток, появились синие окна.
Тут издали, прорываясь сквозь стук уже совсем слабенького дождика, донеслись до слуха прокуратора слабые звуки труб и стрекотание нескольких сот копыт. Услышав это, прокуратор шевельнулся, и лицо его оживилось. Ала возвращалась с Лысой Горы, судя по звуку, она проходила через ту самую площадь, где был объявлен приговор.
Наконец услышал прокуратор и долгожданные шаги, и шлепанье но лестнице, ведущей к верхней площадке сада перед самым балконом. Прокуратор вытянул шею, и глаза его заблистали, выражая радость.
Между двух мраморных львов показалась сперва голова в капюшоне, а затем и совершенно мокрый человек в облепившем тело плаще. Это был тот самый человек, что перед приговором шептался с прокуратором в затемненной комнате дворца и который во время казни сидел на трехногом табурете, играя прутиком.
Не разбирая луж, человек в капюшоне пересек площадку сада, вступил на мозаичный пол балкона и, подняв руку, сказал высоким приятным голосом:
Прокуратору здравствовать и радоваться. - Пришедший говорил по-латыни.
Боги! - воскликнул Пилат, - да ведь на вас нет сухой нитки! Каков ураган? А? Прошу вас немедленно пройти ко мне. Переоденьтесь, сделайте мне одолжение.
Пришедший откинул капюшон, обнаружив совершенно мокрую, с прилипшими ко лбу волосами голову, и, выразив на своем бритом лице вежливую улыбку, стал отказываться переодеться, уверяя, что дождик не может ему ничем повредить.
Не хочу слушать, - ответил Пилат и хлопнул в ладоши. Этим он вызвал прячущихся от него слуг и велел им позаботиться о пришедшем, а затем немедленно подавать горячее блюдо. Для того чтобы высушить волосы, переодеться, переобуться и вообще привести себя в порядок, пришедшему к прокуратору понадобилось очень мало времени, и вскоре он появился на балконе в сухих сандалиях, в сухом багряном военном плаще и с приглаженными волосами.
В это время солнце вернулось в Ершалаим и, прежде чем уйти и утонуть в Средиземном море, посылало прощальные лучи ненавидимому прокуратором городу и золотило ступени балкона. Фонтан совсем ожил и распелся во всю мочь, голуби выбрались на песок, гулькали, перепрыгивали через сломанные сучья, клевали что-то в мокром песке. Красная лужа была затерта, убраны черепки, на столе дымилось мясо.
Я слушаю приказания прокуратора, - сказал пришедший, подходя к столу.
Но ничего не услышите, пока не сядете к столу и не выпьете вина, - любезно ответил Пилат и указал на другое ложе.
Пришедший прилег, слуга налил в его чашу густое красное вино. Другой слуга, осторожно наклонясь над плечом Пилата, наполнил чашу прокуратора. После этого тот жестом удалил обоих слуг. Пока пришедший пил и ел, Пилат, прихлебывая вино, поглядывал прищуренными глазами на своего гостя. Явившийся к Пилату человек был средних лет, с очень приятным округлым и опрятным лицом, с мясистым носом. Волосы его были какого-то неопределенного цвета. Сейчас, высыхая, они светлели. Национальность пришельца было бы трудно установить. Основное, что определяло его лицо, это было, пожалуй, выражение добродушия, которое нарушали, впрочем, глаза, или, вернее, не глаза, а манера пришедшего глядеть на собеседника. Обычно маленькие глаза свои пришелец держал под прикрытыми, немного странноватыми, как будто припухшими, веками. Тогда в щелочках этих глаз светилось незлобное лукавство. Надо полагать, что гость прокуратора был склонен к юмору. Но по временам, совершенно изгоняя поблескивающий этот юмор из щелочек, теперешний гость широко открывал веки и взглядывал на своего собеседника внезапно и в упор, как будто с целью быстро разглядеть какое-то незаметное пятнышко на носу у собеседника. Это продолжалось одно мгновение, после чего веки опять опускались, суживались щелочки, и в них начинало светиться добродушие и лукавый ум.
Пришедший не отказался и от второй чаши вина, с видимым наслаждением проглотил несколько устриц, отведал вареных овощей, съел кусок мяса.
Насытившись, он похвалил вино:
Превосходная лоза, прокуратор, но это - не "Фалерно"?
- "Цекуба", тридцатилетнее, - любезно отозвался прокуратор.
Гость приложил руку к сердцу, отказался что-либо еще есть, объявил, что сыт. Тогда Пилат наполнил свою чашу, гость поступил так же. Оба обедающие отлили немного вина из своих чаш в блюдо с мясом, и прокуратор произнес громко, поднимая чашу:
За нас, за тебя, кесарь, отец римлян, самый дорогой и лучший из людей!
После этого допили вино, и африканцы убрали со стола яства, оставив на нем фрукты и кувшины. Опять-таки жестом прокуратор удалил слуг и остался со своим гостем один под колоннадой.
Итак, - заговорил негромко Пилат, - что можете вы сказать мне о настроении в этом городе?
Он невольно обратил свой взор туда, где за террасами сада, внизу, догорали и колоннады, и плоские кровли, позлащаемые последними лучами.
Я полагаю, прокуратор, - ответил гость, - что настроение в Ершалаиме теперь удовлетворительное.
Так что можно ручаться, что беспорядки более не угрожают?
Ручаться можно, - ласково поглядывая на прокуратора, ответил гость, - лишь за одно в мире - за мощь великого кесаря.
Да пошлют ему боги долгую жизнь, - тотчас же подхватил Пилат, - и всеобщий мир. - Он помолчал и продолжал: - Так что вы полагаете, что войска теперь можно увести?
Я полагаю, что когорта молниеносного может уйти, - ответил гость и прибавил: - Хорошо бы было, если бы на прощание она продефилировала по городу.
Очень хорошая мысль, - одобрил прокуратор, - послезавтра я ее отпущу и сам уеду, и - клянусь вам пиром двенадцати богов, ларами клянусь - я отдал бы многое, чтобы сделать это сегодня.
Прокуратор не любит Ершалаима? - добродушно спросил гость.
Помилосердствуйте, - улыбаясь, воскликнул прокуратор, - нет более безнадежного места на земле. Я не говорю уже о природе! Я бываю болен всякий раз, как мне приходится сюда приезжать. Но это бы еще полгоря. Но эти праздники - маги, чародеи, волшебники, эти стаи богомольцев... Фанатики, фанатики! Чего стоил один этот мессия, которого они вдруг стали ожидать в этом году! Каждую минуту только и ждешь, что придется быть свидетелем неприятнейшего кровопролития. Все время тасовать войска, читать доносы и ябеды, из которых к тому же половина написана на тебя самого! Согласитесь, что это скучно. О, если бы не императорская служба!..
Да, праздники здесь трудные, - согласился гость.
От всей души желаю, чтобы они скорее кончились, - энергично добавил Пилат. - Я получу возможность наконец вернуться в Кесарию. Верите ли, это бредовое сооружение Ирода, - прокуратор махнул рукою вдоль колоннады, так что стало ясно, что он говорит о дворце, - положительно сводит меня с ума. Я не могу ночевать в нем. Мир не знал более странной архитектуры. Да, но вернемся к делам. Прежде всего, этот проклятый Вар-равван вас не тревожит?
Тут гость и послал свой особенный взгляд в щеку прокуратора. Но тот скучающими глазами глядел вдаль, брезгливо сморщившись и созерцая часть города, лежащую у его ног и угасающую в предвечерье. Угас и взгляд гостя, и веки его опустились.
Надо думать, что Вар-равван стал теперь безопасен, как ягненок, - заговорил гость, и морщинки появились на круглом лице. - Ему неудобно бунтовать теперь.
Слишком знаменит? - спросил Пилат, усмехнувшись.
Прокуратор, как всегда, тонко понимает вопрос!
Но, во всяком случае, - озабоченно заметил прокуратор, и тонкий, длинный палец с черным камнем перстня поднялся вверх, - надо будет...
О, прокуратор может быть уверен в том, что, пока я в Иудее, Вар не сделает ни шагу без того, чтобы за ним не шли по пятам.
Теперь я спокоен, как, впрочем, и всегда спокоен, когда вы здесь.
Прокуратор слишком добр!
А теперь прошу сообщить мне о казни, - сказал прокуратор.
Что именно интересует прокуратора?
Не было ли со стороны толпы попыток выражения возмущения? Это главное, конечно.
Никаких, - ответил гость.
Очень хорошо. Вы сами установили, что смерть пришла?
Прокуратор может быть уверен в этом.
А скажите... напиток им давали перед повешением на столбы?
Да. Но он, - тут гость закрыл глаза, - отказался его выпить.
Кто именно? - спросил Пилат.
Простите, игемон! - воскликнул гость, - я не назвал? Га-Ноцри.
Безумец! - сказал Пилат, почему-то гримасничая. Под левым глазом у него задергалась жилка, - умирать от ожогов солнца! Зачем же отказываться от того, что предлагается по закону? В каких выражениях он отказался?
Он сказал, - опять закрывая глаза, ответил гость, - что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.
Кого? - глухо спросил Пилат.
Этого он, игемон, не сказал.
Не пытался ли он проповедовать что-либо в присутствии солдат?
Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость.
К чему это было сказано? - услышал гость внезапно треснувший голос.
Этого нельзя было понять. Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда.
В чем странность?
Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой.
Больше ничего.
Прокуратор стукнул чашей, наливая себе вина. Осушив ее до самого дна, он заговорил:
Дело заключается в следующем: хотя мы и не можем обнаружить - в данное время, по крайней мере, - каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их совсем нет, нельзя.
Гость внимательно слушал, наклонив голову.
И вот, во избежание каких-нибудь сюрпризов, - продолжал прокуратор, - я прошу вас немедленно и без всякого шума убрать с лица земли тела всех трех казненных и похоронить их в тайне и в тишине, так, чтобы о них больше не было ни слуху ни духу.
Слушаю, игемон, - сказал гость и встал, говоря: - Ввиду сложности и ответственности дела разрешите мне ехать немедленно.
Нет, присядьте еще, - сказал Пилат, жестом останавливая своего гостя, - есть еще два вопроса. Второй - ваши громадные заслуги на труднейшей работе в должности заведующего тайной службой при прокураторе Иудеи дают мне приятную возможность доложить об этом в Риме.
Тут лицо гостя порозовело, он встал и поклонился прокуратору, говоря:
Я лишь исполняю свой долг на императорской службе!
Но я хотел бы просить вас, - продолжал игемон, - если вам предложат перевод отсюда с повышением, отказаться от него и остаться здесь. Мне ни за что не хотелось бы расстаться с вами. Пусть вас наградят каким-нибудь иным способом.
Я счастлив служить под вашим начальством, игемон.
Мне это очень приятно. Итак, третий вопрос. Касается этого, как его... Иуды из Кириафа.
Тут гость и послал прокуратору свой взгляд и тотчас, как полагается, угасил его.
Получит, - тихонько поправил Пилата начальник тайной службы.
А велика ли сумма?
Этого никто не может знать, игемон.
Даже вы? - своим изумлением выражая комплимент, сказал игемон.
Увы, даже я, - спокойно ответил гость, - но что он получит эти деньги сегодня вечером, это я знаю. Его сегодня вызывают во дворец Каифы.
Ах, жадный старик из Кириафа, - улыбаясь, заметил прокуратор, - ведь он старик?
Прокуратор никогда не ошибается, но на сей раз ошибся, - любезно ответил гость, - человек из Кириафа - молодой человек.
Скажите! Характеристику его вы можете мне дать? Фанатик?
О нет, прокуратор.
Так. А еще что-нибудь?
Очень красив.
А еще? Имеет, может быть, какую-нибудь страсть?
Трудно знать так уж точно всех в этом громадном городе, прокуратор...
О нет, нет, Афраний! Не преуменьшайте своих заслуг!
У него есть одна страсть, прокуратор. - Гость сделал крохотную паузу. - Страсть к деньгам.
А он чем занимается?
Афраний поднял глаза кверху, подумал и ответил:
Он работает в меняльной лавке у одного из своих родственников.
Ах так, так, так, так. - Тут прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо: - Так вот в чем дело - я получил сегодня сведения о том, что его зарежут сегодня ночью.
Здесь гость не только метнул свой взгляд на прокуратора, но даже немного задержал его, а после этого ответил:
Вы, прокуратор, слишком лестно отзывались обо мне. По-моему, я не заслуживаю вашего доклада. У меня этих сведений нет.
Вы достойны наивысшей награды, - ответил прокуратор, - но сведения такие имеются.
Осмелюсь спросить, от кого же эти сведения?
Позвольте мне пока этого не говорить, тем более что они случайны, темны и недостоверны. Но я обязан предвидеть все. Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда оно еще меня не обманывало. Сведения же заключаются в том, что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: "Возвращаю проклятые деньги!"
Больше своих неожиданных взглядов начальник тайной службы на игемона не бросал и продолжал слушать его, прищурившись, а Пилат продолжал:
Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в праздничную ночь получить подобный подарок?
Не только не приятно, - улыбнувшись, ответил гость, - но я полагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал.
И я сам того же мнения. Вот поэтому я прошу вас заняться этим делом, то есть принять все меры к охране Иуды из Кириафа.
Приказание игемона будет исполнено, - заговорил Афраний, - но я должен успокоить игемона: замысел злодеев чрезвычайно трудно выполним. Ведь подумать только, - гость, говоря, обернулся и продолжал: - выследить человека, зарезать, да еще узнать, сколько получил, да ухитриться вернуть деньги Каифе, и все это в одну ночь? Сегодня?
И тем не менее его зарежут сегодня, - упрямо повторил Пилат, - у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло, - тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки.
Слушаю, - покорно отозвался гость, поднялся, выпрямился и вдруг спросил сурово: - Так зарежут, игемон?
Да, - ответил Пилат, - и вся надежда только на вашу изумляющую всех исполнительность.
Гость поправил тяжелый пояс под плащом и сказал:
Имею честь, желаю здравствовать и радоваться.
Ах да, - негромко вскричал Пилат, - я ведь совсем забыл! Ведь я вам должен!..
Гость изумился.
Право, прокуратор, вы мне ничего не должны.
Ну как же нет! При въезде моем в Ершалаим, помните, толпа нищих... я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас.
О прокуратор, это какая-нибудь безделица!
И о безделице надлежит помнить.
Тут Пилат обернулся, поднял плащ, лежащий на кресле сзади него, вынул из-под него кожаный мешок и протянул его гостю. Тот поклонился, принимая его, и спрятал под плащ.
Я жду, - заговорил Пилат, - доклада о погребении, а также и по этому делу Иуды из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня. Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только вы появитесь. Я жду вас!
Имею честь, - сказал начальник тайной службы и, повернувшись, пошел с балкона. Слышно было, как он хрустел, проходя по мокрому песку площадки, потом послышался стук его сапог по мрамору меж львов. Потом срезало его ноги, туловище, и, наконец, пропал и капюшон. Тут только прокуратор увидел, что солнца уже нет и пришли сумерки.
П ожалуй, такой дилеммы мы не видели со времен борьбы блогера с блоггером (победил, я напомню, вариант с одной г). Теперь новый спор — о спин(н)ерах, которые вдруг появились и закрутились повсюду в таком количестве, что стало ясно: надо срочно выяснить правописание.
В словарях спин(н)ера, конечно, пока нет. Зато есть спин — физический термин, обозначающий «собственный момент количества движения элементарной частицы, атомного ядра, присущий им и определяющий их квантовые свойства» (от английского spin — вращение).
Само наличие этого слова говорит в пользу того, что писать спин(н)ер надо с одной н. Так происходит в случаях, если в русском языке есть однокоренное слово, состоящее из одной основы: скан-сканер, блог-блогер, скрин-скрининг и так далее.
Получается, что верно будет именно спинер ?
Нет, выводы делать рано. Потому что тут «на арену» выходит спиннинг — слово, которое пишется с двумя н. С одной стороны, есть правило, с другой — хорошо известное всем слово, которое в это правило не укладывается.
Чаще пишут «спиннер», но, если честно, я голосую за вариант с одной н, мне кажется, что он в итоге и победит. Правда, еще неизвестно, попадет ли это слово в словари: вдруг спин(н)еры исчезнут так же стремительно, как и появились.
Ветхозаветный дождь
У составителей новостных текстов праздник: наконец-то они нашли эпитет, который хотя бы иногда будет заменять бессменное, одряхлевшее на своем боевом посту прилагательное «небывалый».
Все мы хорошо знаем: как только надвигается сильный дождь или снегопад — жди шквала «небывалостей». Даже если такие же осадки выпадали (и не раз!) прошлым летом, они все равно будут названы именно небывалыми . Это прилагательное давно и окончательно обесценилось, а читатели не видят в нем ничего большего, чем вялую дежурную метафору. Одним словом, небывалый дождь в наших широтах — это самый обычный дождь.
Но ведь случаются и действительно небывалые. И — парадокс! — именно в этих случаях эпитет «небывалый» оказывается неуместным, потому что становится очевидно: для описания небывалого явления он слаб, недостаточен.
Так произошло и на прошлой неделе, когда синоптики пообещали Москве ливень, которого не было полвека. Из текстов новостей обещанным ураганом сдуло все небывалое . А дождь был заранее назван «ветхозаветным», то есть сравнимым по силе с потопом.
Ничего «ветхзаветного» москвичи, правда, так и не увидели. Но эпитет в копилке остался. И если приживется — через пару лет тоже утратит воздействие на читателя. «Ветхозаветный? Хм, ну возьму зонтик», — подумает он и смело выйдет из дома.
Ненавидимый прокуратором город
Сетевой штамп, традиционный для третьей части «Словарного запаса», сегодня тоже о погоде. И тоже о нем — о ветхозаветном ливне.
Как только над Москвой показались первые черные тучи, в фейсбуке немедленно стало накрапывать цитатами (точнее, цитатой) Булгакова: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…» С каждой минутой цитатный дождь усиливался, пока не достиг масштаба ветхозаветного ливня, посильнее, чем реальный.
Тут же родилась шутка о прогнозе погоды, согласно которому в соцсетях «ожидается шквал твитов о тьме, пришедшей со Средиземного моря».
А сразу после этого шквала начались «недовольные» осадки — раздраженные посты пользователей фейсбука о том, сколько можно цитировать одно и то же, повторяя друг за другом.
Впрочем, одних раздражал цитатный дождь, а других — замечания недовольных.
Публицист, литературный критик Анна Наринская
Ненавидимый прокуратором город, Лысая гора, где казнили Иешуа Га-Ноцри, виноградник, где Соломон встретил свою Суламифь. Иерусалим, описанный Куприным и Булгаковым.
Камни древнейшего города из святых и святейшего из древних хранят истории тысячелетней давности. Тем временем современная жизнь течет своим чередом, особым образом отражаясь на облике старого города.
Мы решили сфотографировать те места в Иерусалиме, где проходило действие романов «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова и «Суламифь» Александра Куприна.
Ненавидимый прокуратором город
«...тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете...»
На фотографии изображен старый город, который был заново отстроен несколько раз, так как Иерусалим, на который глядел Понтий Пилат, был полностью сожжен и разрушен римлянами в 70 г. н. э. В том числе был разрушен и Иерусалимский храм, который не восстанавливают и не отстраивают до сих пор, так как, согласно еврейской традиции, храм будет заново отстроен с приходом Мессии. Кстати, из всех первоначальных частей храма сохранилась только опорная стена, так называемая Стена плача, и заложенные Золотые ворота, которые должны открыться сами собой по пришествии Мессии.
Храм Иерусалимский
«...В 480 году по исшествии Израиля, в четвертый год своего царствования, в месяце Зифе, предпринял царь сооружение великого храма Господня на горе Мориа и постройку дворца в Иерусалиме (...) За кедровые бревна с Ливана, за кипарисные и оливковые доски, за дерево певговое, ситтим и фарсис, за обтесанные и отполированные громадные дорогие камни, за пурпур, багряницу и виссон, шитый золотом, за голубые шерстяные материи, за слоновую кость и красные бараньи кожи, за железо, оникс и множество мрамора, за драгоценные камни, за золотые цепи, венцы, шнурки, щипцы, сетки, лотки, лампады, цветы и светильники, золотые петли к дверям и золотые гвозди, весом в шестьдесят сиклей каждый, за златокованые чаши и блюда, за резные и мозаичные орнаменты, залитые и иссеченные в камне изображения львов, херувимов, волов, пальм и ананасов — подарил Соломон Тирскому царю Хираму, соименнику зодчего, двадцать городов и селений в земле Галилейской, и Хирам нашел этот подарок ничтожным, — с такой неслыханной роскошью были выстроены храм Господень и дворец Соломонов...» (Куприн, «Суламифь»).
Царь Соломон построил первый Иерусалимский храм, который был разрушен и затем отстроен вновь. Второй Иерусалимский храм был разрушен в 70 году н. э. Х римским легионом. После разрушения евреи отправились в изгнание, которое продолжалось около 2000 лет. С храмом был разрушен и Иерусалим. На Храмовой горе долгое время была мусорная свалка. Мусульмане облагородили ее и построили там мечеть, а на месте Иерусалимского храма установили золотой купол. По преданию, под ним находится камень мироздания, на котором Авраам должен был принести в жертву сына своего Исаака. Мусульмане говорят, что на этой скале есть след пророка Мухаммеда.
Сузские ворота
«...— Так, так, — улыбнувшись, сказал Пилат, — теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо. Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? — тут прокуратор указал на свиток пергамента.
Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.
— У меня и осла-то никакого нет, игемон, — сказал он. — Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал» (Булгаков, «Мастер и Маргарита»).
С Сузскими, или Золотыми, воротами связана интересная история. Через них, согласно иудаизму, должен войти в город Мошиах (Мессия). Мусульмане их заложили и похоронили двух стражников с оружием у их входа. Когда, по легенде, придет Мошиах, то он будет спускаться с Масличной горы и за ним будут воскресать все похороненные на ней. Два стражника с оружием воскреснут тоже, и их задача будет убить его, не пустить на Храмовую гору, то есть в Иерусалимский храм.
Башня Давида
«...О, как ты красива! Шея твоя пряма и стройна, как башня Давидова!..
— Как башня Давидова! — повторяет она в упоении.
— Да, да, прекраснейшая из женщин. Тысяча щитов висит на башне Давида, и все это щиты побежденных военачальников. Вот и мой щит вешаю я на твою башню...» (Куприн, «Суламифь»)
Башня Давида — древняя цитадель-крепость, одна из оборонных башен Иерусалима, сооруженная во II веке до н. э. царем Иродом. Эта башня носила название Фасаил и была неоднократно разрушена и перестроена римскими, мусульманскими, христианскими и османскими завоевателями. Свое название сооружение получило в XVI веке, во времена правления Османской империи. Турки надстроили минарет над башней и соорудили внутри нее мечеть.
События, описанные Куприным, теоретически происходили в X веке до н.э., так как именно тогда правил царь Соломон, то есть за 800 лет до постройки Башни Давида.
Нижний город, или Город Давида
«...Теперь он изменил свой путь, он не стремился уже в Нижний Город, а повернулся обратно к дворцу Каифы. Теперь Иуда плохо видел окружающее. Праздник уже вошел в город. Теперь вокруг Иуды в окнах не только сверкали огни, но уже слышались славословия. Последние опоздавшие гнали осликов, подхлестывали их, кричали на них. Ноги сами несли Иуду, и он не заметил, как мимо него пролетели мшистые страшные башни Антония, он не слышал трубного рева в крепости, никакого внимания не обратил на конный римский патруль с факелом, залившим тревожным светом его путь. Пройдя башню, Иуда, повернувшись, увидел, что в страшной высоте над храмом зажглись два гигантских пятисвечия...» (Булгаков, «Мастер и Маргарита»).
Нижним городом назывался Город Давида, находившийся за пределами стен Иерусалима. Эта часть Иерусалима — старейший населенный район. Царь Давид на этом месте построил свой дворец и основал Иерусалим, однако поселение уже существовало здесь задолго до него. Уже в бронзовом веке находившийся на этом месте город Йевус периода иевусеев был обнесен стенами.
Виноградники
«...Виноградник был у царя в Ваал-Гамоне, на южном склоне Ватн-эль-Хава, к западу от капища Молоха; туда любил царь уединяться в часы великих размышлений. Гранатовые деревья, оливы и дикие яблони, вперемежку с кедрами и кипарисами, окаймляли его с трех сторон по горе, с четвертой же был он огражден от дороги высокой каменной стеной (...) И вот на заре приказал Соломон отнести себя на гору Ватн-эль-Хав, оставил носилки далеко на дороге и теперь один сидит на простой деревянной скамье, наверху виноградника, под сенью деревьев, еще затаивших в своих ветвях росистую прохладу ночи (...) Утренний ветер дует с востока и разносит аромат цветущего винограда — тонкий аромат резеды и вареного вина. Темные кипарисы важно раскачивают тонкими верхушками и льют свое смолистое дыхание. Торопливо переговариваются серебряно-зеленые листы олив.
Но вот Соломон встает и прислушивается. Милый женский голос, ясный и чистый, как это росистое утро, поет где-то невдалеке, за деревьями...» (Куприн, «Суламифь»).
Согласно Песне Песней царь Соломон держал виноградники и отдавал их в аренду на горе Ваал-Гамон, что в переводе означает «господин множества». Виноградник служил убежищем для царя в знойные дни. Его современное местоположение точно не известно, однако многие отождествляют его с Ваал-Гадом, городом у подножия горы Хермон. Правда, находится подножие этой горы на расстоянии 300 км от Иерусалима, так что Соломон явно не мог попросить отнести его туда с утра на носилках.
Лифостротон
«...Тут все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморной лестнице меж стен роз, источавших одуряющий аромат, спускаясь все ниже и ниже к дворцовой стене, к воротам, выходящим на большую гладко вымощенную площадь, в конце которой виднелись колонны и статуи Ершалаимского ристалища.
Лишь только группа, выйдя из сада на площадь, поднялась на обширный царящий над площадью каменный помост, Пилат, оглядываясь сквозь прищуренные веки, разобрался в обстановке. То пространство, которое он только что прошел, то есть пространство от дворцовой стены до помоста, было пусто, но зато впереди себя Пилат площади уже не увидел — ее съела толпа. Она залила бы и самый помост, и то очищенное пространство, если бы тройной ряд себастийских солдат по левую руку Пилата и солдат итурейской вспомогательной когорты по правую — не держал ее...» (Булгаков, «Мастер и Маргарита»).
Лифостротон — каменный помост перед дворцом римского прокуратора в Иерусалиме, на котором производился суд. Вообще, лифостротон, или литостротон, впервые был упомянут в Евангелии от Иоанна, что в переводе означает «вымощенный камнем». Конечно же, точное местоположение лифостротона неизвестно, однако в христианской картографии Иерусалима времен Иисуса это место отмечено внутри Антониевой башни, которая примыкала к Претории, резиденции Понтия Пилата. Сейчас на этом месте находится монастырь Сестер Сиона.
Лысая гора, или Голгофа
«...Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением. Та кавалерийская ала, что перерезала прокуратору путь около полудня, рысью вышла к Хевровским воротам города. Путь для нее уже был приготовлен. Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили в стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и ала, рыся и поднимая до неба белые столбы пыли, вышла на перекресток, где сходились две дороги: южная, ведущая в Вифлеем, и северо-западная — в Яффу. Ала понеслась по северо-западной дороге. Те же каппадокийцы были рассыпаны по краям дороги, и заблаговременно они согнали с нее в стороны все караваны, спешившие на праздник в Ершалаим. Толпы богомольцев стояли за каппадокийцами, покинув свои временные полосатые шатры, раскинутые прямо на траве. Пройдя около километра, ала обогнала вторую когорту молниеносного легиона и первая подошла, покрыв еще километр, к подножию Лысой Горы» (Булгаков, «Мастер и Маргарита»)
Интересно видеть, как описанные истории оживают, когда видишь те места, на которых они происходили. Иерусалим — то место, которое хранит историю длиной в несколько тысяч лет, в этом городе можно прикоснуться к камням мостовой, по которой люди ходили во времена Первого Храма, еще до того, как наступила наша эра, отсчитываемая с даты рождения Иисуса Христа. Эти легендарные места, когда-то будоражившие воображение лучших умов, сегодня своими глазами может увидеть каждый.
Текст 1
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана.
Она уже навалилась своим брюхом на Лысый Череп, где палачи поспешно кололи казнимых, она навалилась на храм в Ершалаиме, сползла дымными потоками с холма его и залила Нижний Город. Она вливалась в окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Она не спешила отдавать свою влагу и отдавал только свет. Лишь только дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. Но он угасал во мгновение, и храм погружался в темную бездну. Несколько раз он вырастал из нее и опять проваливался, и каждый раз этот провал сопровождался грохотом катастрофы.
Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий храму на западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к черному небу, тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму.
Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. В том самом месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали прокуратор и первосвященник, с ударом, похожим на пушечный, как трость переломило кипарис. Вместе с водяною пылью и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, листья магнолий, маленькие сучья и песок, ураган терзал сад.
Прошло некоторое время, и пелена воды перед глазами прокуратора стала редеть. Как ни был яростен ураган, он ослабевал. Сучья больше не трещали и не падали. Удары грома и блистания становились реже. Над Ершалаимом плыло уже не фиолетовое с белой опушкой покрывало, а обыкновенная серая арьергардная туча. Грозу сносило к мертвому морю.
(По М. Булгакову)
Как весел грохот летних бурь,
Когда, взметая прах летучий,
Гроза, нахлынувшая тучей,
Смутит небесную лазурь
И опрометчиво-безумно
Вдруг на дубраву набежит,
И вся дубрава задрожит
Широколиственно и шумно!..
Как под незримою пятой,
Лесные гнутся исполины;
Тревожно ропщут их вершины,
Как совещаясь меж собой, -
И сквозь внезапную тревогу
Немолчно слышен птичий свист,
И кой-где первый желтый лист,
Крутясь, слетает на дорогу
…
